Илья

Илюха Зырянов, мужик пятидесяти восьми лет, задумал жениться. Его супруга, тихая и покорная Евдокия, почти не болела, но как-то внезапно и скоро померла. Дети были взрослые: старшая Нинка давно замужем, сын Василий выучился на учителя, своя семья, дети. А Илюхе до того надоело хлебать холодные щи да есть всухомятку, что хоть волком вой. Полкан, цепной кобелина, и тот остервенел – на хозяина рычит, на прохожих бросается. Захотелось Илюхе в дом весёлую и крепкую бабёнку, хоть на старости лет пожить по-человечески. Благо, сам здоров, в работе ухватист: хоть дров напилить, хоть сена накосить, хоть сарай или дом срубить…

Работал он на сушилке кормокухни, а летом «зашибал» длинные рубли на витаминной муке и гранулах совхозного стада. Поэтому домой с пустой «люлькой» мотоцикла не возвращался: своя скотина была кормом обеспечена. Не стыдился этого, ведь в совхозе все держали по несколько поросят, а корма-то никто не выписывал. По деревне анекдот ходил, как однажды директор школы пришёл в контору выписывать корма, а в бухгалтерии никто не знал, как это делается, да и расценок не было. Тогда главный зоотехник привёз ему корма прямо домой – вот тебе, дескать, премия за наивность.

Илюхе запах жареной травы даже нравился, всё лучше, чем смолить сигареты, которые он на дух не переносил, и сына Ваську ещё в детстве отучил курить крепким солдатским ремнём. И научил его работать. В школе, на уроках труда, мальчишка удивлял учителя ловким обращением с инструментом. А в восьмом классе Васька ходил вместе с отцом по соседям с бензопилой – «зашибал» деньгу.

У Илюхи и назём зря не пропадал, каждый год – новая куча. Приходили соседи, просили на удобрение. Он всей своей невысокой и сутулой, как колун, фигурой выражал гостеприимство, а в душе клокотало: «Бездельники, лентяи, всё бы вам на готовое!»

Но и на Илюху вышла проруха. Из соседнего городка пришло представление: мол, такого-то числа был в медвытрезвителе, взыскать столько-то рублей, обсудить на работе… Илюха зашёлся в возмущении – он и дома-то ничего не выпивал, кроме самогонки, а когда в городе бывал, то разорялся разве что на стакан газировки. Участковый Мишутин чуть не умер со смеху, когда прочитал бумагу: «От паразиты! Это кто-то из наших попал. Нашли на кого писать бумагу. Ты же ведь из-за денег задавишься, а не то что…» Пришлось Илье писать объяснительную, доказывать «своё алиби», как сказал Мишутин. Денег с него, конечно, не взяли, на что он облегчённо вздохнул: «Слава Богу, отвязался, а то плати за Ивана-дурачка. На штрафах разорят».

Когда сын Васька закончил школу, он уже многое умел, хоть сразу жени. Мать настаивала: «Пусть идёт в институт». Отец одно заладил: «Щас рабочий человек живёт лучше грамотных. В деревне и хозяйство, и заработок, и Доска Почёта. Кто после школы остаётся в селе работать, через три года – «Жигули», а кто уезжает учиться – ходит пешком». Спорили долго. Хорошо, приехала Нинка, помогла матери. Сошлись на том, что Васька пойдёт учиться в институт, но на «трудовика». Сам Васька не возражал.

Хоть и учился сын неплохо, пошла Евдокия к директору школы и попросила направление, чтобы устроить парня наверняка. Всё так и вышло. В школе отработал Васька после института два года, сыграли комсомольскую свадьбу, получили молодые квартиру. А вскоре ушёл Василий из школы в совхоз. Вот простор мысли и делу! Собрал из утиля маленький трактор и стал пахать на нём огороды всей своей родне, возить дрова. Пенсионеры завидовали, а Илюха одобрял такие дела.

В совхозе Василий работал на совесть, и вскоре ему выделили автомобиль. Илюха покряхтел сокрушенно, но под напором Евдокии выдал сыну три тысячи – своих тому не хватало. А теперь вот, наглец, не заглядывает! Причиной стала Илюхина женитьба. Присмотрел он-таки себе на соседней совхозной ферме повариху. Когда привёл её в дом, вся деревня начала перемывать ему косточки, а сын перестал заходить. Мать ему, видите ли, жалко! Ещё на похоронах упал в обморок, сильно плакал. Слабый сердцем, видно, в Евдокию пошёл. А он, отец, разве не заслужил уважения? Всему научил, вывел в люди, машину помог купить. Имеет право тоже хорошо пожить.

Илье после женитьбы и точно стало хорошо. Всё прибрано, сготовлено. Правда, жена попалась горластая, но ничего, обломается. Зато во дворе – любо-дорого: всё мычит, сыто хрюкает, кудахчет. На работу Илюха пешком не ходит, седлает свой «Урал». Зимой холодновато на нём даже в полушубке. Зато вечером, перед ужином, стопка первача. Чего ему не хватает? Ах да! Пора ему купить «Жигули», на книжке деньги есть. В совхозе трудится Илюха всю свою жизнь, в отстающих не числится, так что выделят ему машину. Надо вот только с Васьки три тысячи вернуть.

Разорился на бутылку водки и пошёл к сыну. На переговоры. Да только ничего не получилось. Верка, невестка, смотрела на свёкра зверем. Илья ахнул в душе: ведь бывалоча – папа, папа… Васька пить водку отказался и деньги отдавать – тоже: «Это мамина доля. А тебе на какой ляд машина? Возить всяких там…» Илюха вышел из себя, грохнул кулаком по столу, перепугал маленького внука и вышел из дома. «Упрямство у него ишачинное, в меня, наверное, – ухмыльнулся Илюха, – но посмотрим, кто кого! Корешки-то у меня покрепче…»

Директор школы

Как личность Вася стал выделяться среди ребят в восьмом классе – тихий, исполнительный, ласковый, как мать, мастеровитый, умелый и аккуратный, как отец. Всем был хорош Вася, но проблёскивали в нём едва заметные, но неприятные чёрточки деловитого мужичка, не забывающего свои собственные интересы.

Вася к музыке пристрастился, делал самодельные электрогитары не хуже заводских, играл в школьном оркестре. Когда его мать, застенчивая и болезненная женщина, пришла просить для сына направление на внеконкурсный приём в пединститут, первым моим чувством было удивление. Я знал, что Василий будет хорошим, даже отличным специалистом, но педагогом…

Через четыре года она снова пришла «хлопотать», чтобы Василия направили работать в нашу школу. И вот у нас новый учитель трудового обучения с высшим образованием, наш выпускник Василий Ильич Зырянов. Действительность превзошла все наши ожидания: через год кабинет труда своим оформлением удивил даже инспектора крайоно – эстетика, автоматизация, методика урока, везде цветы – словом, всё на высшем уровне. Сам я не встречал учителя труда умнее и лучше Василия, да и ребята ходили за ним, как за атаманом, готовые всё за него сделать, ведь он мог и умел всё, был требователен и справедлив, к тому же считался хорошим музыкантом.

Школьная мастерская выполняла заказы совхоза, мастерила игрушки для детского сада. Педколлектив, надо сказать, был у нас замечательный. Особенно мужская половина. Что такое десяток умелых, талантливых, спаянных дружбой и творчеством мужчин-учителей для сельской школы? Это надо не только знать, но и чувствовать. Василий Ильич, захваченный творчеством, стал нашим любимцем – весёлый, юморной и руки золотые. Когда мне пришлось уехать, и был назначен новый директор школы, то из десяти мужчин в школе осталось двое. Что-то не пошло у них с новым начальством. Ушёл из школы в совхоз и Василий Ильич. Это был его самый крупный просчёт в жизни.

Вспоминалась мне ещё свадьба Василия: торжество в ЗАГСе, вальс Мендельсона, шампанское, возложение цветов у памятника погибшим воинам, встреча жениха и у ворот невесты выкуп, чурка дров, которую Вася расколол как орех. У дверей столовой, где справляли свадьбу, встречали молодых родители, давали откусить хлеба: кто больше откусит, тот и хозяин в доме. Василий постарался – едва прожевал. Везде лозунги – и остроумные, и плосковатые… Жених в оркестре сыграл и в вальсе с невестой покружился. «Повезло Верке», – шептали завистницы. Приезжали и ряженые на баране, бросали солому и деньги, молодых заставляли мести. Казалось, Василий был счастлив… Когда лет через пять я услышал страшную весть, то был потрясён до глубины души. И почувствовал вину, только не мог понять её – что-то нахлынуло, голова кругом.

Васятка

Голубая дымка детства… Сквозь неё видится: молодая и красивая мать – смеётся, вся светится, сестрёнка Нинка – длинноногая цапля, и он, Васятка (так звала его мать), выбрались на бугор возле дома ранней весной. Снег здесь сходит быстро, и появляются изумрудные нити молодых травинок. Ходят ленивые куры, которых гоняет он по полянке. Лучезарная улыбка матери да строгий взгляд отца со двора: «Не гоняй зря птицу». Тёплые лучи солнца смешались с маминой улыбкой – она как королева из сказки дарит ему радость и защиту. А вот мать ведёт его в школу – это рядом, считай, через дорогу. Двухэтажное кирпичное здание прячется среди белоствольных берёз. Только это не берёзы, а зеленокудрые балерины выпорхнули из тесных классов и вытянулись на белых носочках вдоль косогора. Школа маячит красной крышей и зовёт к себе Васяткиных друзей-товарищей.

Школьные годы прошли незаметно: в упорном труде, учебных заботах и материнской радости – то ли потому, что он был последним в семье ребёнком, то ли передала она Васе частицу своего щедрого сердца. Отец его учил без конца и края: работай руками, работай головой, сделай то, умей другое, потом «спасибо» скажешь… Нельзя сказать, что Вася не был ему благодарен. Он отца боялся и уважал, но тяготило постоянное психологическое давление. Отец как бы верхом сидел на Васькиной совести и понукал ещё. Хотелось сбросить этот тяжкий груз, но не так легко это оказалось сделать. Уже в институте Вася был вольным человеком, но не раз приходилось краснеть и ругать себя, когда другие замечали его собственнические наклонности. Отцовская мораль прочно вросла в существо парня. Оказалось, есть умные станки, машины и не менее умные люди, которые могут сделать вещь красиво, добротно, быстро и играючи подарить её другому.

Познал и полюбил Вася техническое творчество, радость оригинального решения, теплоту студенческой дружбы. Но всё это казалось ему лишь подготовкой к настоящей жизни, приседанием перед прыжком. А жизнь мечталась самостоятельной, творческой и обеспеченной. Вася копил ум и знания для будущего, эмоциями тоже не разбрасывался. Приехал как-то на каникулы домой и встретился с соседской девчонкой Веркой, которая расцвела, как бутон пиона, – яркая, красивая, острая на язык, практичная, одетая «в фирму». «Хипповая», – посмеялся Вася, но встреча ему запомнилась. А когда он явился с дипломом, Верка уже бойко торговала в гастрономе, покоряя всю родню, пусть будущую, и особенно Илью, метким словом и мягким, как пух, вежливым обращением. «Огонь-девка! У продавцов нонче в руках все товары», – одобрил Илья. Мать тихо сказала: «Если тебе она, Васёк, нравится, господь с вами».

«Меня ведь женить собрались, – подумал Вася, – а квартира где?» Жениться-то он был не против, но свадьба грянула только через год, жених чего-то ждал и сомневался. Весёлая была свадьба и доходная. Сваты с торжественным упоением, поджав губы, пересчитали деньги, перебрали подарки, положенные молодым «на блины». Молодые сами приятно удивились названной сумме. Верка размечталась, Илья сиял, как топлёное масло, а Василию было и томно, и стыдно, будто обобрал кого-то.

Мать всё чаще жаловалась на сердце, только не велела говорить Илье – сердиться, а то и ругать будет. А однажды позвала Васю к себе в дом одного, без невестки, и спокойно сказала: «Живите тут с отцом дружнее, он тебе добра желает. Смотри за Веркой, а то она как шило: гладко с одной стороны, да больно колется с другой. Внучат жалко…»

«Ну что ты, мам, а мам….» – оторопело твердил Василий. К утру мать умерла. Даже если знаешь о болезни, готов к худшему, всё равно, смерть матери – коренное потрясение в жизни человека. Сначала Вася и плакать не мог, чувствовал, внутри разрывались неведомые нервные нити, сердце колотилось в самые рёбра. Опустел отчий дом. Василию стало пусто в жизни, снующие вокруг люди казались, как в мультфильме, бесплотными, не настоящими. Отец с Веркой, её родители суетились перед столами, шли поминки. Василия поразило: «Как люди могут сейчас есть, выпивать? Некоторые улыбаются…» Сел на машину и поехал за речку, в берёзовую рощу, куда ходили с матерью за цветами. Она любила «кукушкины слёзки»… Букетик сливался с синевой её глаз. Василия окружили, как друзья, берёзы, словно слёзы роняя листья, ветками ласково трогая Василия за плечи. «Это мать из земли…» – упал Василий в траву, не сдерживая рыданий. Потом он долго бродил среди белых стволов: подошёл к муравейнику, присел на сваленное ветром дерево. Незаметно и почти безмолвно жил вокруг целый мир: сновали работяги-муравьи, трепетали на ветру листочки, напрягаясь. Василий, казалось, слышал, как растёт трава и движутся соки – он чувствовал себя впервые не хозяином, а старшим братом всей этой жизни.

Снилась потом ему мать часто – живая, солнечная, молодая, и звала его с собой в лес. Забывался Василий только в работе. Собрал мини-трактор – он заработал и затрепыхался, как живой, его помощник. Но когда дело окончено, подступает снова тоска. Часто Василий вспоминал школу, там всегда не хватало времени и всегда ощущалось какое-то прекрасное событие. Наверное, это было создание чистых ребячьих душ в труде и музыке, в жизни. Всё, к чему он когда-то стремился, есть: растёт сын, в квартире шикарная обстановка – Веркина работа, машина к твоим услугам, всякого добра навалом. Нет одного – счастья и радости.

В школу возврата нет – место занято, да и стыдно проситься. Уехать Верка отказалась наотрез семью не бросишь, да и папаша под старость лет свихнулся… Развлекали немного концерты и репетиции совхозного оркестра. Ребята – грубоватые хохмачи, но свои парни. Верка принципиально на концерты не ходила (нашлись артисты!), из-за этого густым ядовитым туманом стояла ругань. Однажды на «белый» танец Василия пригласила девушка. Разговорились. Потом он пригласил.

«Бывают же люди, с которыми всегда легко, вроде сто лет знакомы», – думал Василий. Его поразил вид стройной, белокурой Люси, её удлинённые лукавые глаза смотрели ласково и призывно. «Нашёл с кем связываться, – оглушил его презрением ударник Шурик, совхозный шофёр, – Люська от армян-шабашников не вылазит…» «Не болтай, козёл», – возмутился Василий, но опомнился, танцевать больше не пошёл.

Этот особый для Василия день начинался радостно. Был выходной... Верка спала долго – вчера ходила на день рождения к подруге, сын ночевал у тёщи. Потом приходил отец с бутылкой, требовал деньги. «В суд подавать надо было, на раздел имущества, после смерти матери», – алчно выговаривала Верка. Ещё в детстве, да и в институте, Василий готовил себя для настоящей жизни: работать, мастерить, а дома – ласковая жена, помощник-сын, в квартире – модерновая обстановка. Даже из школы ушёл: казалось, мало зарабатывает, нет простора творчеству, а признание везде придёт. Шёл к счастью, а оказалось – в обратную сторону. Всё это барахло – ядовитый туман, который пьянит сначала, но приходит и отвратительное похмелье.

В клубе концерт. Музыканты в жёлтых бархатных жилетках (как путейцы у поезда нашего концерта – шутил Шурик) настраивали инструменты. Когда шёл концерт, Василий ничего не видел. Он плыл в тёплых и печальных объятиях песни, словно жил в четвёртом измерении… Но вот занавес закрылся, Василий словно проснулся. Начались танцы. В зале стояла Люся, она проникновенно и ласково улыбалась смуглому кудрявому парню.

– Я же говорил тебе, – приставал Шурик-ударник, – все они такие. И твоя Верка в магазине глазки строит, а языком подметает, – и он громко расхохотался, довольный своим остроумием.

– Ну и юмор у тебя лошадиный, хоть и с железом дело имеешь.

– Ладно, Вась, пошли, выпьем, в гримёрной есть полбанки. Да ведь ты не пьёшь? – лукавит Шурик.

– Пойдём, – вдруг решает Василий.

Когда он пришёл домой, Верка лежала с сыном на диване, смотрела телевизор. Василий разделся, подошёл, сел.

– Опять блудил, от тебя водкой пахнет, – без вступления запричитала Верка. – Отойди, не дыши на ребёнка!

– Нехалосый папка… – произнёс сынишка и жалобно улыбнулся. Василий поцеловал сына, оделся и вышел.

«Все они… Отец даже… Верка – подонки…»

С непривычки водка мутила сознание. Василий открыл гараж, сел в кабину, включил зажигание. Чирк, и мотор ровно и тихо заработал. «Только мама была… ЧЕЛОВЕК…» – Василий заплакал.

Он вышел из машины, ехать некуда, во дворе зима, сугробы. В душе нарастало беспокойство, пока судорожно не сжались зубы, внутренняя дрожь сливалась с гулом отчаяния в голове. Потом Василий как-то до странности быстро успокоился, даже ухмыльнулся – он принял решение. Лёг на пол, лицом к выхлопной трубе, под голову устроил поудобнее шапку. Пахло гарью, и тёплая волна газов шевелила волосы на голове.

«Подь вы все… Я иду к тебе, мама…» – Вася улыбнулся. Таким его и нашли. Он лежал в той же позе, улыбался, как живой – молодой и красивый.
Александр ГРИШИН, с. Соколово